О наболевшем

Одной действующей силой в нашем здравоохранении, похоже, стало больше. Недавно создан Всероссийский союз пациентов, и новая организация уже провела свой первый конгресс. Его участники не скрывали: у потребителей медуслуг накопилось немало претензий к тем, кто эти услуги предоставляет. Программой действий на ближайшие годы стала принятая Декларация о правах пациентов в России. О революционных предложениях, содержащихся в ней, «Итогам» рассказал президент Лиги защитников пациентов, сопредседатель Всероссийского союза пациентов Александр Саверский.

— Александр Владимирович, в декларации перечислено 16 основных прав пациента. Какие, на ваш взгляд, важнейшие?

— Главное — право на доступность медицинской помощи. Второе по важности — право на информацию, ее качество и достаточность. Соответственно это право на информирование о состоянии своего здоровья, об услугах и возможностях медицинской организации, вообще здравоохранения. Важный компонент — борьба с асимметрией информации, существующей на сегодняшний день. Это когда врачи прикрываются приписками. Нам подсовывают бумажку с так называемым информированным согласием. В результате пациент, ее подмахнувший, согласен на все, включая летальный исход. Однако право на информацию на самом деле заключается в другом. Я не обязан читать какие-то бумажки, если этого не хочу. И могу ничего не подписывать — закон не требует от меня письменного согласия. Эти бумажки появились в интересах не пациента, а врача, чтобы он мог себя защитить в суде. В действительности модель должна быть другой. Врач обязан разъяснить пациенту его права, потом обязательно должен задать вопрос: что вы хотите знать? И когда у пациента закончатся вопросы, возникнет его согласие. Конечно, это произойдет только тогда, когда он достаточно информирован о медицинской услуге. Кстати, предупредив пациента о правах, врач имеет возможность дальше ничего не объяснять, если к нему не было вопросов. Медицинская информация не может быть предоставлена против воли гражданина.

— Пациентов воспитывать собираетесь? Ведь наши люди привыкли именно не задавать вопросов и подмахивать бумажки...

— Только партнерская модель диалога, а не принцип «информирован и согласен на все» вернет нас к нормальным отношениям между врачом и пациентом. Так же подробно можно говорить практически по каждому пункту декларации. Например, о праве на обезболивание. Известно, что если человек находится на амбулаторном режиме, а не в стационаре, он зачастую не может получить эффективное обезболивающее. Это приводит к настоящим трагедиям — таким, какая случилась в подмосковном Королеве с пациенткой Зиминой, которая совершила самоубийство на фоне болевого синдрома при переломе тазобедренного сустава. И это не единичный случай. Другой пункт декларации, совершенно новый для наших людей, привыкших к очередям в поликлиниках, — право пациента на уважение его времени. Если государственное лечебное учреждение вовремя не предоставило помощь и пациент воспользовался альтернативными способами, то государство в досудебном порядке обязано компенсировать ему расходы. Стандарты медицинского лечения обязательно должны включать в себя временной фактор — без этого они превратятся в пустышку. Мы привыкли слышать: приходи через год, сделаем анализ крови, потом еще через полгода томографию, и плевать, что все это тебе нужно сейчас.

Еще один момент, упоминаемый впервые, — права родственников пациента. Если посмотреть статью 30 Основ российского законодательства об охране здоровья, то можно удивиться. Больной имеет право на посещение адвоката, священнослужителя, а прав родственников там нет.

— Человек умирает в больнице, а попрощаться родственников не пускают?

— По нынешнему закону у них действительно нет никаких прав. Мы хотим, чтобы они появились. Считаем также, что у родственников, по крайней мере первой-второй линии родства, должно быть право на получение медицинской документации в отношении больного после его смерти. Чтобы не додумывать, от чего умер близкий человек.

— Не останутся ли эти права только на бумаге?

— Опасность такая есть. Поэтому мы и включили в декларацию помимо набора прав пациентов, признаваемых в Европе, требование о гарантиях защиты этих прав. В принципе у нас и сейчас неплохое законодательство об охране здоровья граждан. Но оно зачастую не работает, потому что нет механизмов защиты прав пациентов. Потребителю медуслуг в России просто некому жаловаться, случись что.

— А если обратиться в страховую компанию, работающую по ОМС? Ведь ей вменяется проверять качество лечения...

— Думаете, будет результат? Поскольку страховые компании являются организациями с частным капиталом, они напрямую заинтересованы только в контроле за расходованием средств. Что же касается качества — им выгодно осуществлять контроль до тех пор, пока пациент не узнает о врачебной ошибке. Потому что после этого он вправе предъявить иск не только к лечебному учреждению, но и к страховщику. Вот и получается, что, проводя контроль медпомощи, страховщики не сообщают гражданам о ее дефектах. А между тем, по последним данным ФОМС, нарушения, допущенные врачами, обнаружены в 52 процентах случаев всех проведенных страховщиками экспертиз. Тех дефектов, которые принято считать медицинскими ошибками, выявлено 10 процентов по всей структуре ОМС. Уверяю, это совсем немало: если средняя ежегодная цифра госпитализаций в России составляет примерно 40 миллионов, то это 4 миллиона медицинских ошибок только в стационарах. Это при том, что эксперты страховой компании анализируют только назначения, сделанные врачами, не имея возможности проверить точность диагноза. Вот и получается, что, по сведениям Российской академии медицинских наук, врачебных ошибок у нас гораздо больше, до 30 процентов от всех вмешательств. Это подтверждается и данными патологоанатомов: в среднем выявляется 20—25 процентов расхождений прижизненных и посмертных диагнозов.

— Почему рядовые пациенты не знают об этих ошибках?

— Представляете, что будет, объяви о них пациентам? Эта проблема дорого обойдется государству. И потому страховщик в данном случае никогда не будет по-настоящему стоять на стороне пациента.

— В прокуратуру идти советуете?

— Как-то в суде я выиграл дело в отношении 83-летней женщины, умершей после операции в связи с переломом бедра — иск подала ее дочь. За два года до этого в Германии при таком же переломе ее вылечили. Здесь она умерла от сепсиса через месяц после вполне успешной операции. Женщина была жизнеспособна, но восстановление затянулось, отсутствовал надлежащий уход. Я не устаю повторять: если врачебная ошибка налицо, должен соблюдаться принцип неотвратимости ответственности. Но для этого нужна специальная здравоохранная прокуратура — по аналогии с транспортной и природоохранной. Обычный следователь, не будучи специалистом в вопросах охраны здоровья, с ужасом смотрит на медицинскую латынь. Врачебная терминология для него темный лес, часто он не в состоянии увязать надлежащим образом доказательства дела. У него нет четкого понимания причинно-следственных связей, особенно в случаях бездействия врачей. А ведь, как правило, сложности бывают именно тут. Если врач перерезал вену, это любому понятно. Но если доктор не дал антибиотик при сепсисе... Взять хотя бы последнее пациентское дело, которое я выиграл в суде. Роженицу девять дней держали с мертвым плодом внутри, пытаясь стимулировать роды. Это при том, что у нее было центральное предлежание плаценты — ребенок просто не мог пройти через родовые пути. Вроде бы все понятно, случай вопиющий, но дело тянулось шесть лет. Подобные безобразия и толкают родственников пострадавших нанимать киллеров вместо того, чтобы добиваться правды правовым путем.

— Будете бороться за создание здравоохранной прокуратуры?

— Не только за это. Прокуратура никогда не будет заниматься вопросами информирования, досудебного разрешения споров. Поэтому мы считаем, что в России нужно ввести должность уполномоченного по правам пациентов. Кроме того, пациентские сообщества должны иметь определенные полномочия — проводить экспертизы по жалобам, изымать документы по конкретным делам. Их необходимо наделить правом проводить экспертизу нормативно-правовых актов. Например, сейчас Минздравсоцразвития с огромной скоростью выдает большое количество новаций. К ним у пациентов много претензий — и к недавно принятому закону о бюджетных организациях, и к ныне обсуждаемому законопроекту об ОМС, где почему-то сказано, что основанием для получения медицинской помощи является наличие страхового полиса, а не гражданство РФ, как записано в Конституции. Чувствуете разницу? Кстати, с введением страхования врачей, которое тоже планируется узаконить, у страховой компании появляется основание предъявить иск не только медику, но и пациенту — например, за то, что он не соблюдал режим, предписанный врачом. Я судебный практик и знаю, к чему это ведет. Так можно обосновать любую претензию к больному и вообще не платить денег. А сейчас над нами нависла новая угроза. Министр здравоохранения и социального развития недавно заявила, что в России будет отменено лицензирование медицинской деятельности.

— В Америке главное наказание для врача — отзыв лицензии...

— В европейских странах лицензирование тоже есть не везде, но у них ответственность медика неотвратима. Каждый знает, что врач в случае совершения ошибки будет сурово наказан. У нас этого пока и близко нет. Не пройдя этого этапа, не создав эту культуру, отменять лицензирование, единственный барьер, который на сегодняшний день обеспечивает хоть какую-то безопасность пациентов, просто преступление. Представители пациентов должны иметь право высказать свое мнение по поводу подобных решений.

— В ваших организациях есть люди, способные проводить такую экспертизу?

— Они появились, хотя еще десять лет назад на этом поле никого не было. В союз пациентов вошли десять организаций, пять из которых общероссийские. На конгрессе присутствовали представители около семидесяти пациентских объединений.

— Чем, собственно, они будут заниматься? Исключительно декларировать права?

— Мы организуем горячие линии для потребителей медуслуг, где по телефону будут консультировать юристы. Сначала в десяти субъектах Федерации, потом и в масштабах всей страны. Если все получится, создадим единую централизованную структуру медико-юридических бюро. Если человек чувствует, что его пациентские права каким-то образом нарушены, он может позвонить и проконсультироваться.

— Откуда средства возьмете?

— Возьмем там, где дадут. Рассчитываем на международные гранты, какие-то деньги можно получить от фармкомпаний, но были бы очень заинтересованы в участии государства. Только общественно-государственное партнерство придаст делу необходимую прозрачность, открытость, обеспечит отсутствие перекосов в сторону чьих-либо частных интересов.

— Понимание со стороны госчиновников вы уже нашли?

— За последний год я не менее пяти раз пытался попасть на прием к министру, к замминистра, но было полное ощущение железного занавеса. Мои коллеги из других пациентских организаций тоже не могут похвастаться наличием взаимопонимания. Слабая надежда на диалог возникла, когда конгресс пациентов посетила заместитель министра здравоохранения и социального развития Вероника Скворцова. Она поддержала декларацию, пригласила нас к взаимодействию. Однако пока непонятно, перейдет ли Минздравсоцразвития от слов к делу.

— Может, чиновники пока не видят в представителях пациентов достойных собеседников?

— Постараемся стать достойнее. Вторая часть нашей деятельности связана с укреплением и развитием сети пациентских объединений. К нам уже обратились инициативные группы граждан, собирающихся создать пациентские сообщества. Руководители организаций, присутствовавшие на конгрессе, попросили нас организовать серию обучающих семинаров. Мы будем вести аналитическую работу — выявлять проблемы наших организаций по регионам, выяснять, какие из них являются общими, какие — локальными, какие устранимы с помощью простой передачи опыта. Предстоит серьезная координация деятельности всех объединений пациентов. Считаю, в центре здравоохранения должны наконец встать проблемы конкретного человека. На конгрессе врачи и чиновники, может, впервые имели в виду интерес пациентов. Не просто рассуждали об экономике здравоохранения, а рассказывали конкретным пациентам, которые перед ними сидели, что сделано или будет сделано именно для них. Оказалось, для многих это был достаточно новый взгляд на здравоохранение.